Неточные совпадения
И, однако ж, одеваясь, он осмотрел свой костюм тщательнее обыкновенного. Другого платья у него
не было, а если б и
было, он,
быть может, и
не надел бы его, — «так, нарочно бы
не надел». Но во всяком случае циником и
грязною неряхой нельзя оставаться: он
не имеет права оскорблять чувства других, тем более что те, другие, сами в нем нуждаются и сами зовут к себе. Платье свое он тщательно отчистил щеткой. Белье же
было на нем всегда сносное; на этот счет он
был особенно чистоплотен.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и
грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее;
не хотелось верить, чтобы
было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так
было ужасно думать, что
могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
Волосы цвета верблюжьей шерсти
были распущены по плечам, но они
не могли задрапировать ни жилистой худой шеи, ни
грязной ночной кофты, открывавшей благодаря оторванной верхней пуговке высохшую костлявую грудь.
Мои спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы смеемся над его оплошностью, и стал говорить о том, что «
грязную воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые
могут жить сто годов и больше. Эту чудесную «
грязную воду» он, Дерсу,
не должен
был носить вовсе, потому что
не знал, как с нею надо обращаться.
Действительно, совершенно свежие отпечатки большой кошачьей лапы отчетливо виднелись на
грязной тропинке. Когда мы шли сюда, следов на дороге
не было. Я это отлично помнил, да и Дерсу
не мог бы пройти их мимо. Теперь же, когда мы повернули назад и пошли навстречу отряду, появились следы: они направлялись в нашу сторону. Очевидно, зверь все время шел за нами «по пятам».
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и
выпил целую кружку. О сне
не было и в помышлении. Впрочем, и лечь
было некуда: кроме
грязных кожаных стульев и одного кресла, в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник
не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
Последние юноши Франции
были сен-симонисты и фаланга. Несколько исключений
не могут изменить прозаически плоский характер французской молодежи. Деку и Лебра застрелились оттого, что они
были юны в обществе стариков. Другие бились, как рыба, выкинутая из воды на
грязном берегу, пока одни
не попались на баррикаду, другие — на иезуитскую уду.
Пить чай в трактире имеет другое значение для слуг. Дома ему чай
не в чай; дома ему все напоминает, что он слуга; дома у него
грязная людская, он должен сам поставить самовар; дома у него чашка с отбитой ручкой и всякую минуту барин
может позвонить. В трактире он вольный человек, он господин, для него накрыт стол, зажжены лампы, для него несется с подносом половой, чашки блестят, чайник блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело требует себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
— Но, madame Эйсмонд! — воскликнула Юлия. — Наша литература так еще молода, что она
не могла предъявить таких
грязных явлений, как это
есть,
может быть, на Западе.
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула на них. Стены в комнатах
были какого-то дикого и мрачного цвета; пол
грязный и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они такие
были широкие, что он на них
мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою
не бывал ни в одном каменном доме.
На дрожках ей
было очень неловко сидеть. При каждом толчке она, чтоб удержаться, схватывалась за мое пальто левой рукой,
грязной, маленькой, в каких-то цыпках. В другой руке она крепко держала свои книги; видно
было по всему, что книги эти ей очень. дороги. Поправляясь, она вдруг обнажила свою ногу, и, к величайшему удивлению моему, я увидел, что она
была в одних дырявых башмаках, без чулок. Хоть я и решился
было ни о чем ее
не расспрашивать, но тут опять
не мог утерпеть.
Конечно, лестница
была узкая,
грязная, крутая, никогда
не освещенная; но таких ругательств, какие начались в третьем этаже, я бы никак
не мог приписать князю: взбиравшийся господин ругался, как извозчик.
Даже Родион Антоныч в своей раскрашенной хоромине никогда
не мог достигнуть до этого идеала теплого, уютного житья, потому что жена
была у него русская, и по всему дому вечно валялись какие-то
грязные тряпицы, а пыль сметалась ленивой прислугой по углам.
— И
не любил никогда. Как и вы меня, впрочем. Мы оба играли какую-то гадкую, лживую и
грязную игру, какой-то пошлый любительский фарс. Я прекрасно, отлично понял вас, Раиса Александровна. Вам
не нужно
было ни нежности, ни любви, ни простой привязанности. Вы слишком мелки и ничтожны для этого. Потому что, — Ромашову вдруг вспомнились слова Назанского, — потому что любить
могут только избранные, только утонченные натуры!
— Вот этого я
не понимаю и признаюсь
не могу верить, — сказал Гальцин, — чтобы люди в
грязном белье, во в[шах] и с неумытыми руками
могли бы
быть храбры. Этак, знаешь, — cette belle bravoure de gentilhomme [этой прекрасной храбрости дворянина] —
не может быть.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (
может быть, даже и
не без основания вообразив себе эту Наташу с
грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (
может быть, ему казалось, что
было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
Когда дворовая девка, запыхавшись, прибежала доложить Петру Васильевичу, что сам старый Иртеньев приехал, я воображаю, как он сердито отвечал: «Ну, что ж, что приехал?» — и как вследствие этого он пошел домой как можно тише,
может быть, еще, вернувшись в кабинет, нарочно надел самый
грязный пальто и послал сказать повару, чтобы отнюдь
не смел, ежели барыни прикажут, ничего прибавлять к обеду.
Наконец я перебрался через это болото, взобрался на маленький пригорок и теперь
мог хорошо рассмотреть хату. Это даже
была не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. Она
не касалась полом земли, а
была построена на сваях, вероятно, ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменили какие-то
грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу.
— Но
будет лучше, если ты прекратишь сношения с твоими старыми знакомыми. Теперь они уже
не пара тебе… и даже
могут сконфузить тебя. Все они —
грязные, грубые… например, этот, который занимал денег у тебя? Худой такой?.. Злые глаза?..
Елена, выйдя от полковника со двора, чувствовала, что у ней колени подгибаются от усталости; но третий адрес, данный ей из конторы,
был в таком близком соседстве от дома полковника, что Елена решилась и туда зайти: оказалось, что это
был маленький частный пансион, нуждающийся в учительнице музыки. Содержательница его, сморщенная старушонка в
грязном чепце и грязно нюхающая табак, приняла Елену довольно сурово и объявила ей, что она ей больше десяти рублей серебром в месяц
не может положить.
Составилось нечто вроде народного суда. Савоська стал допрашивать Маришку, как
было дело, но она только утирала рукавом
грязного понитка [Пониток — здесь: верхняя одежда из полушерстяного домотканого сукна.] окровавленное избитое лицо с крупным синяком под одним глазом и
не могла произнести ни одного слова.
Собрался наконец с силами и, перестав улыбаться, решительно подошел к тем окнам, что выходят из столовой: слава Богу! Стол, крытый скатертью, чайная посуда, хотя пока никого и нет,
может быть, еще
не пили, еще только собираются
пить чай. С трудом разбирается глаз от волнения, но что-то странное смущает его, какие-то пустяки: то ли поваленный стакан, и что-то
грязное, неряшливое, необычное для ихнего стола, то ли незнакомый узор скатерти…
Тот враг, с которым он ежедневно боролся,
не мог внушить ему уважения к себе; это
была частая сеть глупости, предательства и лжи,
грязных плевков, гнусных обманов.
Может быть, если б кто захотел, если б уж кому, например, вот так непременно захотелось обратить в ветошку господина Голядкина, то и обратил бы, обратил бы без сопротивления и безнаказанно (господин Голядкин сам в иной раз это чувствовал), и вышла бы ветошка, а
не Голядкин, — так, подлая,
грязная бы вышла ветошка, но ветошка-то эта
была бы
не простая, ветошка эта
была бы с амбицией, ветошка-то эта
была бы с одушевлением и чувствами, хотя бы и с безответной амбицией и с безответными чувствами и — далеко в
грязных складках этой ветошки скрытыми, но все-таки с чувствами…
Пародия
была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот
не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, —
не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на
грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем
не менее
не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития,
не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Ставя отметки, он терпеть
не мог середины — любимыми его баллами
было двенадцать с четырьмя плюсами или ноль с несколькими минусами. Иногда же, вписав в журнал круглый ноль, он окружал его со всех сторон минусами, как щетиной, — это у него называлось «ноль с сиянием». И при этом он ржал, раскрывая свою огромную
грязную пасть с черными зубами.
Если вы идете по
грязному переулку с своим приятелем,
не смотря себе под ноги, и вдруг приятель предупреждает вас: «Берегитесь, здесь лужа»; если вы спасаетесь его предостережением от неприятного погружения в грязь и потом целую неделю — куда ни придете — слышите восторженные рассказы вашего приятеля о том, как он спас вас от потопления, — то, конечно, вам забавен пафос приятеля и умиление его слушателей; но все же чувство благодарности удерживает вас от саркастических выходок против восторженного спасителя вашего, и вы ограничиваетесь легким смехом, которого
не можете удержать, а потом стараетесь (если
есть возможность) серьезно уговорить приятеля —
не компрометировать себя излишнею восторженностью…
В одном богатом селении, весьма значительном по количеству земли и числу душ, в
грязной, смрадной избе на скотном дворе у скотницы родилась дочь. Это обстоятельство, в сущности весьма незначительное, имело, однако, следствием то, что больная и хилая родильница,
не быв в состоянии вынести мучений, а
может быть, и просто от недостатка бабки (что очень часто случается в деревнях), испустила последний вздох вскоре после первого крика своей малютки.
Палагея опять вышла и на этот раз уж приворотила целую корчагу с пареной брюквой, до такой степени провонявшей, что душина от нее перебил даже запах бобковой мази. Она своей
грязной рукой выворотила Иосафу на тарелку огромнейшую брюкву, подала потом ему хлеба и соли; но как он ни
был голоден, однако попробовал и
не мог более продолжать.
Не спорим, впрочем,
не спорим:
может быть, если б кто захотел, если б уж кому, например, вот так непременно захотелось обратить в ветошку господина Голядкина, то и обратил бы, обратил бы без сопротивления и безнаказанно (господин Голядкин сам в иной раз это чувствовал), и вышла бы ветошка, а
не Голядкин, — так, подлая,
грязная бы вышла ветошка, но ветошка-то эта
была бы
не простая, ветошка эта
была бы с амбицией,
была бы с одушевлением и чувствами, хотя бы и с безответной амбицией и с безответными чувствами и далеко в
грязных складках этой ветошки скрытыми, но все-таки с чувствами».
Губернатор быстро, искоса, огляделся:
грязная пустыня площади, с втоптанными в грязь соломинками сена, глухой забор. Все равно уже поздно. Он вздохнул коротким, но страшно глубоким вздохом и выпрямился — без страха, но и без вызова; но
была в чем-то,
быть может в тонких морщинах на большом, старчески мясистом носу, неуловимая, тихая и покорная мольба о пощаде и тоска. Но сам он
не знал о ней,
не увидали ее и люди. Убит он
был тремя непрерывными выстрелами, слившимися в один сплошной и громкий треск.
И Attalea поняла, что для нее все
было кончено. Она застывала. Вернуться снова под крышу? Но она уже
не могла вернуться. Она должна
была стоять на холодном ветре, чувствовать его порывы и острое прикосновение снежинок, смотреть на
грязное небо, на нищую природу, на
грязный задний двор ботанического сада, на скучный огромный город, видневшийся в тумане, и ждать, пока люди там, внизу, в теплице,
не решат, что делать с нею.
Если же
не совершилось этой подготовки, если человек грубо, со звериной меркою, подойдет к медленно зреющему таинству, то
грязным, пошлым и мелким становится вдруг то, что
могло бы и должно бы
быть солнечно-чистым и солнечно-высоким.
Юрта
была маленькая,
грязная, на полу валялись кости и всякий мусор. Видно
было, что ее давно уже никто
не подметал. На
грязной, изорванной цыновке сидела девушка лет семнадцати. Лицо ее выражало явный страх. Левой рукой она держала обрывки одежды на груди, а правую вытянула вперед, как бы для того, чтобы защитить зрение свое от огня, или,
может быть, для того, чтобы защитить себя от нападения врага. Меня поразила ее худоба и в особенности ноги — тонкие и безжизненные, как плети.
Эта самая обыкновенная весть подействовала на Синтянину чрезвычайно странно, и она тотчас же, как только ей подали самовар, послала в эту гостиницу просить Форова немедленно прийти домой, но посланная женщина возвратилась одна с клочком
грязной бумажки, на которой рукой Филетера Ивановича
было написано: «
Не могу идти домой, — спешите сами сюда, здесь слово и дело».
Как будто вовсе и
не лежало между ними той ужасной,
грязной тайны, о которой вчера узнала Александра Михайловна, или как будто эта тайна
была чем-то совсем обычным, что
не может ни давить, ни мучить.
План бегства я уже составила. Оно
было не так легко. Меня, княжну Джаваху, в Гори знала последняя армянка-торговка, знал последний
грязный татарчонок. Меня
могли вернуть. Но я все предусмотрела.
Могло бы
быть еще
грязнее и первобытнее, да ведь он и хотел попасть в свое родное село
не как пароходчик Василий Иваныч Теркин, которому заведующий их компанейской пристанью предоставил бы почетную квартиру, а попросту, чтобы его никто
не заметил; приехал он
не для дел, или из тщеславного позыва показать себя мужичью, когда-то высекшему его в волостном правлении, какой он нынче значительный человек.
Подле князя Алексея Юрьича с одной стороны двухгодовалого ручного медведя посадят, а с другой — юродивый Спиря на полу с чашкой сядет: босой,
грязный, лохматый, в одной рубахе; в чашку ему всякого кушанья князь набросает, и перцу, и горчицы, и вина, и квасу, всего туда накладет, а Спиря
ест с прибаутками. Мишку тоже из своих рук князь кормил, а после водкой, бывало,
напоит его до того, что зверь и ходить
не может.
— Вы, ваше сиятельство, — начала она снова насмешливым тоном, — приехали в Москву полюбоваться, а
может быть и поухаживать за новою актрисою, Пальм-Швейцарскою, и
не ожидали, что встретите в ней дело ваших
грязных рук, обманутую вами, когда-то любимую и любившую вас девушку… Вы вчера смутлись от неожиданности такой встречи… Я заметила ваше смущение и порадовалась за вас. Значит, у вас еще
есть совесть, и она способна хотя временно просыпаться… Я от вас
не ожидала и этого…
Прежде всего поражало всех слуг княжны Людмилы Васильевны Полторацкой появление у ее сиятельства «странника», с которым княжна подолгу беседовала без свидетелей. Странник этот появился вскоре после переезда в новый дом и приказал доложить о себе ее сиятельству. Оборванный и
грязный, он, конечно,
не мог не внушить к себе с первого взгляда подозрения, и позванный на совет старший дворецкий решительно отказался
было беспокоить ее сиятельство. Но странник настаивал.
Ну конечно, страдаю!..
От этой проклятой селедки
Может вконец развалиться брюхо.
О!
Если б теперь… рюмку водки…
Я бы даже
не выпил…
А так…
Понюхал… //......
Знаешь? Когда эту селедку берешь
за хвост,
То думаешь,
Что вся она набита рисом…
Разломаешь,
Глядь:
Черви… Черви…
Жирные белые черви…
Дьявол нас, знать, занес
К этой
грязной мордве
И вонючим черемисам!
«Она опять о правде. Но отчего страшно? Чего я боюсь? Чего я
могу бояться — когда я так хочу? Конечно, бояться нечего. Разве там, на площади, перед этими разинутыми ртами, я
не буду выше их всех? Голый,
грязный, оборванный — у меня тогда
будет ужасное лицо — сам отдавший все — разве я
не буду грозным глашатаем вечной справедливости, которой должен подчиниться и сам Бог — иначе он
не Бог!»
— И я бы
не хотела. А ничего
не выходит. Он общественный парень, прекрасный работник. Но ты
не можешь себе представить, до чего он грязен и некультурен.
Не починишь носков, — так и
будет ходить в рваных. Ох, эти носки!
Грязные, вонючие. Один на комод положит, другой на окно, рядом с тарелкой с творогом. От рубашки его так воняет потом, что я
не могу с ним спать. Ну, как
не выстираешь?
— Что, милая? — покорно и безнадежно отвечал о. Василий и дрожащими загорелыми пальцами с
грязными от земли нестрижеными ногтями оправлял ее сбившиеся волосы.
Была она еще молода и красива, и на плохонькой домашней ряске мужа рука ее лежала как мраморная: белая и тяжелая. — Что, милая?
Может быть, чайку бы
выпила — ты еще
не пила?
Какой-то рисунок, который в конце концов,
быть может, пропал бы у
грязного старьевщика, торговца старой бронзой и склеенным фарфором,
может причинить тебе столько страданий!» Но, конечно, я
не сказал этого моему юному другу, стараясь, как и нужно в таких случаях,
не раздражать его излишними противоречиями.
Только тот, кто испытал это, то-есть, пробыл несколько месяцев,
не переставая, в атмосфере военной, боевой жизни,
может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур,
грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями.
Нельзя
было себе представить ее иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь
была голодна и
ела бы жадно, или чтобы на ней
было грязное белье, или чтобы она спотыкнулась, или забыла бы высморкаться — этого
не могло с ней случиться. Это
было физически невозможно. Отчего это так
было —
не знаю, но всякое ее движение
было величавость, грация, милость для всех тех, которые
могли пользоваться ее видом…
Он
не мог допустить, чтобы такую
грязную, пошлую вещь
мог нарисовать Павел и, рисуя, знать все то развратное и мерзкое, что в ней
было.